Русский Телеграф / Суббота 28 февраля 1998

Образ, символика и музыка Баха в одеждах (обработках, транскрипциях, версиях) от композиторов-романтиков XIX века и одного метафизика-концептуалиста XX, а также от современного ученого Дональда Дрюса (реконструкция несуществующего Бранденбургского концерта -- в низком строе, с низкими струнными, прозвучавшая, как из глубокого колодца времени) должны были экстравагантно прошествовать перед взволнованной публикой в мерцающем свете фотовспышек. И в итоге составить ряд, в котором Бах похож на омут: эпохи в него заглядывают, отражаются. Благополучно тонут.

Но приличного ряда от компании ценителей парадокса ожидать было бы странно. Преобладала логика буриме: загадали Баха -- отгадали Мендельсона. Загадали Чакону из скрипичной Партиты № 2 -- за сгибом буримешного листа обнаружился пленительный романтический концерт с досочиненной фортепианной партией под стать знаменитому ми-минорному. Захватывающе сделанный и отменно, обаятельно сыгранный Назаром Кожухарем. Мендельсон нарисовал поверх Чаконы собственную композицию -- с трепетной драматургией, трогательной побочной партией в духе "Песен венецианского гондольера" и цепью виртуозных каденций.

Шуман к строгим контурам Третьей скрипичной партиты дописал клавирную гармонизацию. Вышли танцы для домашнего музицирования. Но особенно сильно смотрелись обработки Мошелеса баховских прелюдий из "Хорошо темперированного клавира". Дорисованные виолончельные мелодии поверх прелюдий, ставших руладным аккомпанементом, в исполнении Александра Рудина смотрелись как расхожие формулы в расхожем стиле -- в духе гобелена с охотниками (представлено с явным упоением).

Российская премьера сочинения известного на Западе, но плохо знакомого здесь Александра Кнайфеля "Еще раз к гипотезе, или В диалоге с Прелюдией и Фугой И.-С. Баха" усугубила роскошную бессвязность филологической игры, в которой суть -- смешное очарование ошибок, несоответствий, исторических и эстетических люфтов между номерами и внутри них. Кнайфель предъявил опыт растворения Баха в смутно-величественных смыслах, но, похоже, не ожидал от местной публики такой придирчивости, почти цинизма, такого прозаизма от местного контекста. Привыкнув к роли ретранслятора русской духовности на западную аудиторию, петербургский композитор столкнулся в Москве с истерикой смеха. Реакция не вполне корректная, но адекватная. Громоздкий опус, нагруженный смыслами, неподъемный по составу (огромное количество ударных, вокалисты, струнники, четыре рояля, синтезаторы, мандолина и сэмплерные голоса природы), но в то же время минимальный по звучанию, в цель не попал. Возвышенное тяжелым грузом повисло в воздухе. Литературная чрезмерность прозвучала выразительнее умной музыкальной концепции. Сделанное по актуальному диалогическому методу сочинение -- очередной пример выставочной партитуры. Она необыкновенно красива сама по себе, содержит не только ноты, но и огромное количество одухотворенно-возвышенного текста ("Руина, чти!" или "И в круг умолкло... молчание"), который исполнители должны не петь и не проговаривать, но думать, покуда играют. И таким образом устраивать телемост в сознании присутствующих. Кнайфель резво соединил две вещи -- прозрачный, "пустой" музыкальный текст (музыка Баха в сверхмедленном, растворяющем ее темпе, с пропусками части нот, со звучащими паузами), акустически схожий с музыкой Фелдмана, и патетическую литературу. Но, в отличие от американского минималиста, россиянина пустоты смущают. Он их качественно конструирует, и будто извиняясь, заполняет духовностью. Зачем-то замазывая концепцию. "Руина, чти!" -- телепатирует контрабас, справляясь с неисполнимыми флажолетами. И становится неловко. За многословное кружение вокруг авторского пафоса.

Многое в композиторском замысле исполнители отменили: струнники не смогли быть, как требовалось, "non competente" (держать смычок в левой руке, зажимая струны правой). А сам автор смог -- смог показаться в сравнении с романтиками не менее и не более ловким. От него ждали эффектных истин (хотя бы эффектного проговаривания того предположения, что настоящего Баха не найти), но он стал просто последним из сыгравших в историческое буриме. Результат радостный и убедительный -- он говорит о равенстве. Эпох и предположений. А также руин перед другими руинами.

Подпись к фото:

Александр Кнайфель растворил Баха в поисках философского камня

Современные русские композиторы: Александр Кнайфель