Новая газета / Понедельник 12 декабря 2005

Леонид Десятников одним из первых сигнализировал о конце музыки ХХ века. Эксперименты со звуками исчерпаны. Изобрести больше нечего. Эпоха построения «нового мира» в музыке — своеобразный музыкальный коммунизм — окончена. Корабль «Авангард» покоится на дне. Остатки музыкальных коммунистов еще слепо сопротивляются, хотя иные из их вождей давно стали ренегатами и перебежчиками, иные пали в борьбе, а «генеральные секретари» Штокхаузен и Булез состарились вместе с идеей.

Музыка Десятникова никуда не зовет, ни о чем не ностальгирует. Исполненная умного скепсиса, лучится, как фонарик во тьме. Он показывает, как можно не выстраивать звуковые структуры, а создавать художественные продукты, питающие слушателя. В конце концов демонстрирует давно забытый фокус: творит мелодию немедленной действенности. Без заигрывания и перемигивания со слушателями.

Десятников — ходячая реклама восхитительной беспартийной свободы: он соблазняет, он дразнит ею, он провоцирует восстание рабов, делая это изящно, походя, невзначай.

Его музыка мирит Стравинского и Прокофьева, споривших при жизни до хрипоты. «Артистическое благоразумие» (Адорно), манера работать с материалом, многоуровневая фильтрация у Десятникова — явно от Стравинского. От Прокофьева же — уважение к жизни и желание общаться с миром не на языке глухонемых.

Написанная в 1993-м по заказу из Сочи двухрояльная пьеса «В сторону Лебедя» — своего рода катехизис искусства Десятникова. Изучив эту вещь, можно не поступать на факультет композиции. Десятников, как фокусник, вынимает из материала «Лебедя» Сен-Санса потрясающий симфонический потенциал и разворачивает поэму крушения, увенчанную катарсисом. Думаю, сам Сен-Санс был бы ошеломлен. «Лебедь», конкурентоспособно сочиненный заново? Попробуйте повторите…

А несколько ранее мы стали свидетелями метаморфоз темы Прощальной симфонии Гайдна в «Вариациях на обретение жилища». Но самое невероятное совершил Десятников в «Старом шарманщике». В качестве темы взята песня Шуберта, в которой, кроме тонической квинты в аккомпанементе и скупой вокальной попевки, ничего нет. У Шуберта это образ полной опустошенности. И вот Десятников создает двадцатиминутные вариации на эту пустоту…

В опере «Дети Розенталя» композитор осуществляет запредельное: вариации не на темы пяти композиторов, а на их персоналистические субстанции. Но накануне первого представления в Большом трясло газеты, ядом исходили и чистые, как весталки, «патриоты», и постоянно находящиеся под подозрением западники, и беззаветно преданные чему угодно «наши», и отщепенцы с очень интеллигентными лицами… То, с каким азартом надругались над произведением редкой силы, повергло в шок. «Дети Розенталя» стали нашими «Цветами зла»?

В середине девяностых Гидона Кремера потянуло к людям: к танго Пьяццоллы, к песенкам Петра Лещенко… И тут в поле его зрения попал Леонид Десятников. Заказ следовал за заказом. Десятников стал эксклюзивным композитором выдающегося скрипача. Последовал успех на серьезных фестивалях. Кремер вытянул композитора из нищеты, сделал ему европейское имя… Да зачтется ему это.

А было время, когда композитор бедствовал, влача бездомное существование в Ленинграде. Морально спасала поддержка музыкантов. Пианист Алексей Гориболь, певцы Владимир Напарин, Виктория Евтодьева, Татьяна Куинджи, Марат Галиахметов, скрипачи Илья Иофф и Роман Минц, виолончелист Олег Ведерников, молодая труппа Большого театра, упоенно купавшаяся в музыке «Детей Розенталя», отдавали свой талант десятниковской музыке, в которую верили. Случайно ли, что почти все они — москвичи?

Любимый город может спать спокойно. У Десятникова был один авторский концерт в Петербурге за всю жизнь…

А история симфонии «Зима священная 1949»? Симфония была непростая. Высший пункт творческой жизни Десятникова. Все, что за душой, человек в нее вложил. Но так, чтобы это не сразу поняли. Такой замаскированный реквием. По сталинским годам, по отцам-матерям. Текст английский — взят из советского школьного учебника английского языка, найденного на дачном чердаке. А издан тот учебник был в Москве в 1949 году. Писалась и дорабатывалась симфония целых восемь лет.

Само собой, оркестр большой, хор да еще два мальчика дуэтом соло должны петь. Санкт-Петербургская филармония нашла (говорят, искала не без труда) предлог для официального отказа исполнить многолетний труд композитора. Мировая премьера «Зимы священной» прошла за рубежом, в славной шиллеровской Иене. Дирижировал русский гамбуржец Андрей Борейко. Говорить об этой музыке бессмысленно: ее надо отважиться перестрадать и быть готовым, что рана от нее не заживет никогда.

Моцартовский профиль, копна пепельных волос, грустные всезнающие глаза, дымящаяся сигарета в тонких пальцах, изящная небрежность, скользящая полуулыбка… Для меня Десятников — символ Петербурга. Редкий случай, когда образ города и образ человека сливаются. Родиной его музыки мог быть только этот странный город, и никакой другой. Усталая красота, культура как повседневность, парение над почвой, северная экзистенция, воздух с легким дефицитом кислорода…

Кажется, композитор с удовольствием примеряет на себя постмодернистский маскарад. Не верьте, он морочит вам голову. Там все всерьез, взаправду, коснись — обожжет. Там некий знак, что будущее у культуры есть. Какое оно — говорить слишком рано.

– Не стоит воспринимать антураж моих сочинений как прямое, непосредственное высказывание. Я очень люблю прятаться за какими-то ширмами, цитатами… Я редко решаюсь что-то сообщить слушателю «напрямик» — просто такой характер, темперамент.

— Если интересны какие-то подробности моей биографии, то могу сообщить, что я очень признателен в первую очередь своим родителям, которые, не будучи музыкантами, разглядели во мне какие-то музыкальные способности и весьма способствовали тому, чтобы я получил музыкальное образование сначала в Харькове, а потом в Ленинграде. Они меня очень поддерживали. Особенно мама.

А вот насчет учителей я не был бы столь оптимистичен. Я не могу назвать человека, который оказал на меня решающее влияние как композитор. Я очень много учился у самой музыки. Я больше доверял своим ощущениям от Баха, Прокофьева, Стравинского, чем воспринимал эту информацию через впечатления какого-то конкретного человека. Хотя, конечно, были люди, которые оказали на меня большое влияние.

— Шквал и накал ситуации вокруг премьеры меня очень будоражили, я даже не знал, что в моем организме есть такие запасы адреналина. Во всяком случае, события, происходившие на Театральной площади и в Думе, отнюдь не погасили моего интереса к оперному жанру, и у меня есть кое-какие новые идеи. Проблема в том, что опера — это такая вещь, которая требует отдать ей несколько лет жизни, но никто не знает, сколько осталось.

Невозможно делать огромную работу без гарантии ее воплощения на сцене. Если бы ко мне обратился какой-нибудь театр, я бы откликнулся на предложение. Уже, кстати, предлагали, но тот литературный материал, который должен лечь в основу оперы (это обязательное условие заказчиков), мне совершенно не подходит, к сожалению.

— Невозможно описать. Сложно быть сконцентрированным на работе и вместе с тем наблюдать за собой со стороны. Мне кажется, сочинение музыки — это всегда впадение в некий транс. Интеллект и интуиция сочетаются очень причудливо, а какова природа этого соединения, мне знать не дано.

Может быть, ученые, занимающиеся психологией художественного творчества, что-то знают. У меня же есть только мои навыки, мои кухонные привычки, но их бессмысленно разглашать.

— Я знаю лишь, что музыкальное время не тождественно реальному времени, что музыкальное время — величайшая драгоценность, и я стремлюсь максимально заполнить тот промежуток времени, который отведен для того или иного сочинения. То есть не должно быть никаких провалов, звучащий предмет должен существовать как напряженное тело. Не может быть никаких смысловых провисаний.

Для этого требуется определенное мужество. Мы живем в обществе, где музыка превратилась в дешевку, стала фоном. Чем-то вроде соски для младенца. И в этой ситуации доказывать, что музыка есть величайшая ценность… это, может быть, выглядит довольно нелепо. Тем не менее я думаю, что люди, считающие именно так, обязаны постоянно прилагать усилия к тому, чтобы доказать это.

Современные русские композиторы: Леонид Десятников